Очень долго думала, писать или нет о человеке, который был для меня олицетворением всех самых лучших человеческих качеств. Сомневалась, потому что очень неловко писать о собственном отце, даже в память о дне его рождения, который четверть века отмечаем без него. Неудобно, может еще и оттого, что жил и работал он в том «злопамятном» времени и обществе, нелестные высказывания о которых стали обычным явлением, да еще являлся «партийным функционером». Хотя больше проявил себя на литературном поприще, как переводчик. Отец – партийный или беспартийный – есть отец. Боль от утраты не исчезнет никогда, особенно когда осознаешь, что ушел он в том возрасте, к которому давно приблизилась сама, да и перевалила, и оказалось, что не таким уж «старым» он тогда был. Так что не обессудьте, дорогие читатели! Писать новую статью не собиралась – решила воскресить воспоминание, которое написала в этой же газете 13 лет назад, не меняя даже названия. Разве что добавила кое-что, всплывшее в памяти.
О нем я могу говорить бесконечно. Мое детство, юность, зрелые годы прошли перед его глазами. Он поддерживал меня, когда я делала первые шаги, и когда мне было трудно в жизни. Он научил меня любить не только близких, но и просто человека, делать добро, не ожидая отдачи, дружить бескорыстно, сохранять верность своим чувствам, не желать зла даже врагу и всегда быть чистой перед своей совестью. Я уважала его за честность, преклонялась перед его начитанностью, любила за доброе сердце и страшно боялась обидеть невзначай необдуманным поступком. Мне безумно хочется быть рядом с ним, слышать его голос, чувствовать тепло его рук. Но он приходит только во сне. И продолжает учить меня жизни. Он и сейчас меня очень любит — мой отец, Зураб Ахвледиани, и я благодарна судьбе, что я его дочь.
Я не могу с уверенностью сказать, на каком поприще он проявил себя лучше — как инженер, как журналист и переводчик, как руководитель. Но точно знаю: где бы он не работал, уважение и любовь окружающих всегда были его спутниками. У него не было влиятельных родственников, ни иных покровителей, кто бы мог протолкнуть его на «теплое местечко». Он сам, своим трудом и умом достиг всего. Единственное, чего не смог он добиться от собственной дочери, т.е. меня, это изменить мой почерк, хотя каждый месяц заставлял переписывать тетради. Но даже такая сильная любовь к отцу не смогла исправить мою каллиграфию.
Отец никогда не выставлял напоказ свои переживания, обиды и огорчения, даже когда потерял единственного сына, молча затаил в сердце мучительную боль и так и прожил всю оставшуюся жизнь. Зато щедро раздаривал любовь и симпатии, не разбирая людей по социальному положению. Я вспоминаю рассказ мамы о том, как они поездом возвращались из Москвы и на какой — то станции, где местные женщины продавали фрукты, соленые огурцы и овощи, отец увидел молодую симпатичную цыганку, торговавшую цветами, Он вышел из вагона и купил у этой девушки цветы и ей же преподнес. «Ты бы видела ее глаза, полные слез. Наверное, ей никто никогда не дарил цветы», — сказал тогда отец маме. «А ты не приревновала?» — спросила я ее. «Дурочка! Он же просто проявил внимание к женщине, как к человеку, оценив ее красоту и молодость».
Отец часто говорил, что его пристрастием всегда была литература. Поэтому, окончив с отличием ТБИИЖТ и проработав несколько лет в институте «Кавгипротранс», он, все же не изменил «первой любви» и, при первой же возможности, променял статус старшего инженера на скромное место литсотрудника в газете «Молодой сталинец». Когда же было решено создать русскую газету «Вечерний Тбилиси» (параллельно с грузинской «Тбилиси»), на место заместителя редактора П. Асланиди рекомендовали его. И он с особой любовью вспоминал годы, проведенные в «Вечерке», ее сотрудников И. Бринера, В. Харазова, С. Гвелесиани, Б. Шахназарова, Н. Нацваладзе. А потом началось восхождение «наверх», завершившееся должностью управляющего делами Совмина Грузии. Именно с этим периодом связана большая часть его воспоминаний. Эта служба несла ответственность за достоверность и грамотность любого правительственного документа, занималась приемами высоких гостей, следила за состоянием большого и сложного хозяйства. Я знаю, сколько сил, энергии и нервов стоило все это моему отцу. «Куда смотрит управделами?» — такую фразу много раз приходилось слышать ему от несведущих в делах «некомпетентных» людей. «Однажды встречали Фиделя Кастро. Зима, снег, мороз. Самолет подрулил, а трапа нет. Проходит минута, вторая, спрашиваю у начальника аэровокзала, в чем дело? Он невозмутимо отвечает — колеса в снег вмерзли. Присутствующие «чины моментально отреагировали — «Куда смотрит управделами?» А начальнику аэровокзала ни слова…»
Отец помнил почти всех иностранных гостей и все делегации, побывавшие в Тбилиси, так что ему было что рассказать. «Принимали брата президента Кеннеди — Эдварда. Все шло гладко, по утвержденной программе. И вдруг, Кеннеди попросил повести его на городской рынок, а это не было предусмотрено протоколом. Надо было срочно готовить трассу, обеспечить безопасность, навести на рынке порядок. На все это требовалось время. Я, по возможности, продлил завтрак еще на час. Когда кортеж подъехал к «Дезертирке», народ встретил гостя аплодисментами. Кеннеди пошел вдоль торговых рядов, здороваясь с продавцами, фотографировал их и тут же раздавал снимки. Потом решил купить фрукты, но крестьяне от денег отказались. Кеннеди был глубоко тронут. Возвращаясь из аэропорта я поблагодарил ребят из «известного управления» за расторопность и заодно восхитился крестьянами. Один из офицеров рассмеялся: «Да что вы, какие крестьяне! Это наши парни стояли за прилавками, они и расплатились с продавцами. А вот счет мы предъявим управлению делами».
А вот — еще один случай. Председатель Совмина принимал делегацию из ГДР. Когда гости вошли в просторный вестибюль Дома Правительства, один из них вдруг упал на колени и поцеловал мозаичный пол. Все, конечно, опешили, а немец извинился и объяснил: после войны он, военнопленный, работал на строительстве этого здания и теперь не смог сдержать эмоций. (Когда в 1992 году в здании парламента полыхал пожар, отец плакал).
Еще один курьезный случай, который чуть не стоил ему и всем сотрудникам госбезопасности сердечного приступа, случился во время пребывания в Тбилиси делегации одной из африканских стран. Перед отъездом обнаружилась пропажа одного члена делегации. Чемодан, личные вещи, одежда – все на месте, а хозяина нет. Осмотрели от и до все вокруг, все комнаты, окружающую местность, сад, даже пруд в Крцанисской резиденции, опросили охрану – никто с территории не выходил. Словом, пропал человек, исчезло официальное лицо правительственной делегации. Создалось критическое положение, и вдруг появляется разгневанная уборщица: «Да вот он, лежит под лестницей, пьяница!» Как видно, после приема гость еще перебрал у себя в комнате, вышел потом «прогуляться» и нашел удобное место для сна в коридоре, под лестницей. И такое случалось с высокопоставленными лицами.
А это случай произошел уже с ним самим, во время поездки в Венгрию. Янош Кадар устроил в честь гостей обед, к концу которого внесли огромный, разноцветный торт, украшенный шоколадом. Мой отец — сластена обрадовавшись такому счастью, отхватил солидный кусок и … чуть не задохнулся от леденящего холода, пронзившего все горло. Торт оказался мороженым. «Я еле дотянул до окончания обеда, ничего не помнил, — смеялся потом отец, — меня «отогревали водкой». А вообще, у него было много интересных случаев, встреч, знакомств. Ведь среди тех, кого он принимал, были Жискар д’Эстен, Индира Ганди, Янош Кадар, Тодор Живков, Сиримаво Бандаранаике, Бабрак Кармаль, экипаж «Аполло», космонавты Леонов, Шаталов, послы, министры, видные ученые, артисты.
Несмотря на усталость после перегруженного дня, он находил время для литературной работы. В основном, работал ночью — писал, переводил, редактировал книги. В моей памяти остался его образ: склоненный над листами, окутанный сигаретным дымом (курил он безбожно), подперев лоб рукой. Он очень гордился государственной премией им. Мачабели, присужденной ему за переводы произведений Н. Думбадзе. Кстати, новое издание этих романов вышло в Москве уже после смерти и автора и переводчика, в 2004 году, а затем еще несколько раз – в 2013 и 2017 г. А в один «прекрасный день» управляющего делами Зураба Ахвледиани вызвали в ЦК и вежливо «предложили» уйти на пенсию по собственному желанию (в 63 года), обвинив в том, что он недостаточно остро отреагировал на проступок сына одного из сотрудников. Отец никогда не показывал свою обиду, отмахиваясь от вопросов словами Шекспира: «О том, что утрачено безвозвратно, бесполезно горевать». Но уход на пенсию принес огромную пользу семье — он чаще бывал дома, после работы (его пригласили консультантом в парламент) больше внимания уделял внукам и целиком отдавался любимому делу — переводу. В день его 70-летия телефон не умолкал, и он радовался как ребенок — «значит, меня не совсем забыли, еще помнят». А через полтора месяца отец скончался от сердечного приступа. Почему-то в ту последнюю ночь, 13 января 1994-го, под «старый» Новый год, он подошел к фотографии сына, поцеловал и тихо сказал: «Как я соскучился по тебе, сынок!»…
14 лет он жил с этой незаживающей раной в сердце. Много раз видела украдкой, как он смахивает слезы, как каждое утро здоровается с сыном, а перед сном желает ему спокойной ночи. А после смерти нашла записную книжку с ежедневными «разговорами» с сыном. Но отец продолжал жить ради семьи, меня, моих детей, которых любил безумно. Возил их по достопримечательностям города, выезжал на природу. Утром, перед уходом на работу, задавал вопрос: что вам принести? Вечером заказанные конфеты и пирожные лежали перед ними. Конечно, их можно было купить в магазине, но дедушкины были слаще и приятнее. Не помню случая, за всю свою жизнь, чтобы он повысил голос или запретил что-то, но его спокойное «нет» означало: твердое — «нельзя».
Несправедливое решение отец не выносил никогда. Особенно на работе, но если поручение или обязанности выполнялись небрежно, неаккуратно, не вовремя, некачественно и, упаси бог, неграмотно, лучше было не попадаться на глаза. И все же более ласкового, внимательного, любящего и общительного человека я редко встречала. Всех любил, всех обнимал, целовал, с теплыми словами обращался. Он с одинаковым уважением относился к нашей дворничихе Розе, и коллеге по работе, мог поцеловать почтительно руку кассирше из гастронома, и знатной даме из общества, поговорить по-дружески с сапожником, и просидеть допоздна за разговором с соседом-режиссером. Для него высшим критерием в отношениях являлись честность, порядочность и человечность.
Однажды одна довольная известная особа сказала про него: «Таких, как Зураб, надо хранить, как музейную редкость, ценный экспонат». Не знаю, каким бы экспонатом он стал, а для меня отец был и остается персоной, личностью, человеком. Может, потому и решилась написать о нем?!
С днем рождения, папа!
Додо АХВЛЕДИАНИ.