Вступление
На днях вышел в свет небольшой сборник новелл «Итальянский двор» грузинского писателя, известного под псевдонимом Ардашел Тактиридзе. Рассказы, большей частью основанные на реальных событиях, с реальными повествованием, правдивостью, простотой языка.
Красиво, с большим мастерством и отличным знанием родного города, его истории и современной жизни, нравов и характера тбилисцев, а также мифологии и психологии, автор рассказывает об отношениях обитателей старого тбилисского двора, о полной трагизма и переживаний жизни простых горожан, об их чувствах, любви, мужестве, причастности к происходящим вокруг событиям. Их действия, мнения, взаимоотношения дают повод для размышлений.
Редакция решила представить на суд читателя эти, вроде простые, непритязательные рассказы, проникнутые любовью к человеку, чувством верности, долга, справедливости, чести. Действительно ли они такие простые или следует поглубже вникнуть в их скрытый смысл – решать читателю. Надеемся, они доставят всем удовольствие и заставят задуматься над многими жизненными вопросами, осознать важность моральных принципов.
«Итальянский двор»
Огороженный с четырех сторон домами разной высоты и разного возраста, построенными по проекту или без всякой планировки, с арочным входом с улицы, с одним туалетом на каждом этаже, одним общим водопроводным краном в центре, одним пьяницей, одним сумасшедшим, одной девицей легкого поведения, витыми лестницами, балконами с балясинами и галереями без стекол – этот двор был визитной карточкой старого тбилисского убана – Чугурети.
— Дзин-дзин, — спозаранку звонок извещал о приходе мусоровоза и мусорщик Жора, стоя на кузове, ловко забирал у ожидающих в очереди полусонных, полуодетых женщин мусорные ведра.
— Мацони, мацони! – раздавался в утренней тиши голос мацонщика Вано.
— Яйца, яйца, — в то нему подпевал Андро, а вслед слышался писклявый голос татарки Баджи: «Зелень, лук, цицмат!»
— Тачит нажи ножницы! – стоя посреди двора кричал точильщик, вскинув на плечи тяжелую точилку.
— Бати-бути на бутылки! – на радость детворе звучит призыв батибутщика.
И завершал утреннюю перекличку мороженщик Черкез:
— А ну, кому пломбир-марожниии!
— Черкез пришел, ураа! – и во двор с радостными криками вылетали ребята.
— Вот негодяи, сукины дети. Они Черкеза больше нас любят, — ревновали родители.
***
На втором этаже, в квартире с галереей, жил Авто Хеладзе – невысокий, мускулистый мужчина, — такие носят брюки 36-го размера и пиджак 56-го размера, — с приятным лицом, со шрамом на подбородке. Авто работал на высокой должности в исполкоме Октябрьского района. Дали ему квартиру рядом с райкомом, на улице Хетагурова, но он предпочитал жить в родном доме. У него была жена, двое детей и больная лежачая мать, которую никто из нас не видел. Старшие говорили – хорошая женщина. Детей мать не пускала во двор: мол, нечего зря время тратить, уроки учить надо, и если встречали их, то или утром, идущих в школу, или возвращающихся домой. Хороший, благородный человек был Авто: по его милости нашу улицу после ливня в два счета асфальтировали. Насчет пенсии похлопотать – беспокоили Авто. Во дворе, под лестницей второго этажа всегда висел новый баскетбольный щит, а ребята постоянно имели один футбольный и один баскетбольный мяч. Авто любили все… кроме «Грифа».
***
Налево от арки, в четырех квадратных метрах жила Марина. Ее дверь выходила в арку, поэтому никто не видел, как вечером уходила она на «работу», и возвращалась под утро – шатаясь с похмелья. Зато в полдень, протрезвев, выходила во двор, садилась под кран и у всех на виду подмывала «постыдные места». Родители в ужасе закрывали детям глаза, а Марина заливалась смехом: «Когда-то все-таки придется им увидеть это». Однажды раздала нам надувные шарики – все белого цвета. Вечером отец, увидев надутый шар, разъяренный бросился к Марине: «С ума сошла, ты что детям дала…» — «Успокойся, они не использованные», — смеялась Марина.
Марину рано выдали замуж. Муж оказался вором-карманником. Отсидел срок, опять за решетку попал. Ребенка у Марины не было. Чтобы прокормить себя, занялась древней профессией, но соблюдала один неписаный закон – соседских мужчин к себе не подпускала. Наши женщины преспокойно оставляли под ее присмотром своих больных мужей. Добрая была, никому в помощи не отказывала, все желания исполняла… кроме одного. Марину любили все… кроме «Грифа».
***
На третьем этаже, в квартире с балконом жил отец Маркоз, — он же Арсен Сохадзе. Несмотря на то, что из-за неприемлемого образа жизни церковь отлучила его и запретила богослужение, сутану он не снимал и продолжал принимать затуманенную его высокопарными проповедями паству для исповеди на своей квартире. Накрывал полотенцем, спрашивал: «Ты дева, дочь моя?» — «Нет, «Скорпион». – «Я не о знаке зодиака спрашиваю, ты – девственница?» — «Нет, отец, соблазнили меня». – «Даа, тяжелый грех на тебе. Дай 20 рублей, буду молиться за твою душу».
Или:
— Отец, помоги, я – наркоман.
— Прочти молитву, поможет…
— Не молитва мне нужна… освяти лекарство, а то душа тяжелеет.
Старый был отец Маркоз. На сморщенной коже, прикрывающей худой двухметровый скелет, проступали пятна старости. Длинный нос, длинное лицо, тонкие губы, выпяченный подбородок. Любил много говорить, а голос звучал, словно из преисподней. Два дня мог без передышки рассказывать страшные истории от третьего лица, но настолько подробно, что, видимо, сам являлся участником событий. На правой руке не хватало среднего пальца. Говорили, будто состоял в какой-то банде и «заложил» всех. Всех арестовали, потом расстреляли, а ему отрезали палец и вскоре отпустили. После этого он примкнул к церкви.
«В Боржомском районе орудовала банда грабилетей: Богверадзе, Тапулашвили и еще один татарин были главарями, — рассказывал он с балкона собравшимся во дворе соседям. — Забрали они с собой 14-летнего парня – комсомольца, и привели к дому зажиточной семьи. Хозяева открыли дверь соседскому мальчику, грабители ворвались, направили оружие на отца и двух сыновей. Один сын подал отцу знак. Тот приказал грабителю опустить ружье, направился к комоду, достал оттуда «Браунинг» и 450 рублей — больше, говорит, у меня нет, — и отдал бандитам. За такой поступок оставили они ему 50 рублей: хватит, мол, на время. Потом отправились в деревню Нуники Харагаульского района. Подобрались к одному дому, но хозяин отказался открывать: «в доме женщины, приходите завтра». Рассердился татарин, разбил головой окно и влетел, а там с саблей в руке хозяин дома стоял. Но зацепилась сабля за раму, переломилась и ранила главаря. Ворвались бандиты в дом, зарезали всех, а дочку с собой забрали. Заставляли стирать, пищу готовить, обслуживать и обучали стрельбе. Однажды, во время ночлега, пастухи мимо проходили. Попросили девочка одного: «помоги бежать, похитили меня». Узнали бандиты, убили пастуха, девочку изнасиловали и убили, а комсомольца заставили хоронить обоих».
Хорошо рассказывал отец Маркоз, никогда дважды не повторял сказанное. Любили соседи его слушать. Все, кроме… «Грифа».
***
Пенсионер Котэ Шермадини жил напротив, на третьем этаже, в большой квартире. Низенький, толстенький, с тройным подбородком – ласковый да добрый. Во двор в полосатой пижаме спускался. Много лет работал директором Кировского завода. Сын в Липецке жил, там женился. Своего сына в честь деда Котиком называл, но его только раз видели, когда летом на каникулы привез в Тбилиси. Котэ являлся душой всего двора. Не проходило недели, чтобы не устроил пир: летом – во дворе, зимой – у себя, в галерее. Хинкали, пиво, шашлык. Все приглашал, кроме «Грифа».
После долгих просьб Авто соглашался быть тамадой, отец Маркоз освящал стол и даже в дни поста, переставив в часах указатель даты, преспокойно уплетал за обе щеки шашлык. Тосты сменяли друг друга, мужчины ухаживали за Мариной, жены подзадоривали мужей. Веселились, хохотали все, кроме «Грифа».
***
Тамма Кариаули действительно был похож на хищную птицу. На тонких кривых ногах – мешок костей с маленькой головой на длинной шее, с носом, похожим на клюв, близко посаженными глазами, без губ. Ходил, сгорбленный, с сомкнутыми за спиной руками. Взгляд его сверлил насквозь, словно просвечивал через рентгеновский аппарат. Не только из-за внешности, а потому, что мог ради собственного благополучия уничтожить и заклевать любого. Соседи единодушно подхватили прозвище «Гриф», присвоенное ему Котэ Шермадини.
Злым человеком слыл «Гриф» — доносчик, беспощадный. Его ненавидели все, говорили, что, наловчившись на анонимках, писал левой рукой лучше, чем правой. Сначала арестовали Гиви Джинджихашвили, за «левый» цех канцелярских принадлежностей. Котэ сам видел его заявление. Потом наговорил на Рафика – сына пьяницы Армена, будто белье у соседки спер. Несчастного Анзора Залдастанишвили на одиннадцатилетний срок отправил – говорил, талоны на масло печатал. Во двор заходил сгорбившись, с зажатой в руке авоськой с черным хлебом. Ни с кем не здоровался, не поднимая головы, забирался на свой чердак, запирался в клетушке и из окошка пронизывающим взглядом осматривал двор. К нему никто не приходил и он никого не беспокоил своим присутствием. Одинокий был, без жены, да и кто бы пошел за него?
В восьмом классе отец подарил мне фотоаппарат. Целыми днями я щелкал, снимал все и всех. Однажды даже предложил «Грифу» сфотографировать его. Сначала он опешил, потом выпрямился, поднял голову, постарался улыбнуться. Напечатал я снимок, посмотрел и ужаснулся. На меня глядел настоящий гриф – жадный, жестокий, нажравшись падалью. С чувством брезгливости сначала хотел порвать снимок, но передумал, и засунул подальше в ящик стола.
Никто не вспоминал о «Грифе», и когда двор завонял запахом мертвечины, подумал, что где-то сдохла кошка или собака. Приехала милиция, запихнула труп в мешок и увезла на «скорой».
— Живой всем воздух портил, и мертвый не дает покоя, — пошутил Котэ.
***
Прошли годы. Ушли коммунисты, пришли национальные силы. Открыли архивы Госбезопасности. Что не устраивало – сожгли, что сочли нужным – разбросали по улицам. Однажды за столом оказался я рядом с пожилым человеком.
— Вы мне очень знакомы, — сказал он, — где живете?
— Сейчас в Сабуртало, а раньше на Бочоридзе, 23.
— А! Я этот двор курировал, когда в Госбезопасности служил.
— Видно, Кариаули вас все докладывал.
— Что вы, он был единственным, кого мы не смогли склонить к сотрудничеству.
— Так, значит, он не был агентом?
— Если б был, то не жил бы на чердаке.
— Как же он мог терпеть такое презрение и ненависть?!
— У всех свой удел! Зато настоящий агент пользовался всеобщей любовью.
С тяжелым сердцем вернулся я домой. Открыл ящик, в коробке от шоколадных конфет нашел фото «Грифа». На меня смотрел симпатичный старичок с грустными глазами.