— Какие певцы оказали влияние на вас? Кто был вашим кумиром?
— В первую очередь, Мария Каллас. Ее все боготворили, многие ей подражали. Но я не подражала этой великой певице. У меня была своя школа. После того, как я выступила в сложнейшей партии Саломеи в музыкальной драме Рихарда Штрауса, Джансуг Кахидзе спросил меня: «Какую оперу ты хочешь спеть?» Я ответила: «Бал-маскарад». Потому что слышала в этой опере Марию Каллас и чуть с ума не сошла от восторга! Днями и ночами я изучала эту партию… Певцы были тогда великолепные! Кроме Марии Каллас, я обожала Ренату Тебальди. Дай Бог, чтобы вновь появились певцы такого масштаба, как Франко Корелли, Мирелла Френи. И все-таки я всегда выделяла Каллас. Это была драматическая певица высочайшего уровня! Увы, эпоха великих певцов закончилась. Сегодня я не вижу таких вершин. Помню, как Лучано Паваротти, и Катя Ричарелли выступали в Большом зале Московской консерватории. И мы летали в Москву на их концерты, как безумные бегали на выступления этих потрясающих вокалистов, чтобы еще и еще раз насладиться их пением. Сегодня таких личностей нет. Из той когорты остался только Пласидо Доминго… Время другое наступило. Есть хорошие, талантливые певцы, но потрясений нет… Из последних сильных впечатлений — артистичный, великолепный Ладо Атанели в «Тоске». А больше что-то не припомню!
— А свои записи вы слушаете сегодня?
— Давно не слушаю.
— Больно?
— Наверное, да. Но ничего не поделаешь. Да и записи, честно говоря, неважные. Тогда не было хорошей аппаратуры. Мой тембр записывался плохо: техника не брала. А сегодня даже безголосые замечательно звучат в записи!
— У вас были свои, особые нюансы исполнения…
— Я любила «пиано». Всегда отмечали мой огромный голос и «пиано». А вообще певцы не поют каждый раз одинаково. Многое зависит от настроения. Сегодня споешь так, завтра – иначе. Это для всех певцов характерно. Иногда я могла «пустить» во время выступления много «пиано», но, бывало, что не делала этого.
— От чего зависит долгая жизнь оперного голоса?
— В первую очередь, от природы-матушки. И еще от того, как ты им пользуешься. Потому что каждый день петь такие сложные партии, как Саломея, невозможно. Она далась мне непросто, ведь музыкальная драма Рихарда Вагнера – симфоническое произведение. А я была голосом – это всего лишь один инструмент! «Саломея» – труднейшая вещь. На таком материале теряют голоса. Но, слава Богу, после Саломеи я выступила в операх «Бал-маскарад» и «Дон Карлос». Я сумела сохранить голос. Как? Не пила холодного. И вообще, у меня была довольно аскетическая жизнь, я не любила ходить на какие-то торжества и светские мероприятия, всегда была домоседкой. Кстати, образ жизни имеет значение. Нельзя пить, курить. Правда, я немного курила, но только во время летнего отдыха. И все-таки все зависит от того, у кого какая природа!
— Ваша жизнь в искусстве складывалась не просто.
— Помню, как в Лондоне мы с пианисткой, концертмейстером Наной Димитриади оказались в доме импресарио мисс Дэвис – там был огромный зал, где когда-то выступали Мария Каллас, Пласидо Доминго, Монсерратт Кабалье. Импресарио очень хотела мне помочь. Нам устроили прослушивание, на которое пришли музыковеды, журналисты. Человек двадцать сидели в зале и были в восторге от нашего выступления. Было решено организовать нам сольный концерт. Собралось немало народу. В четвертом ряду сидел какой-то человек и читал. Мы с Наной обратили на это внимание. Уже прозвучали произведения из русского репертуара, грузинские арии, а он все не отрывался от чтения. Мы были шокированы такой беспардонностью. А когда я распелась – исполнила Верди, Беллини, он не просто перестал читать, но пересел поближе и стал слушать с удвоенным вниманием. Потом мне сказали, что это известный музыкальный критик и у него такая манера поведения, чтобы вызвать у исполнителя тревогу, смятение. А статью он потом написал великолепную. Мне предложили тогда спеть в десяти спектаклях «Тоски», а на следующий год было запланировано выступление в Ковент-Гардене. Но тут в Грузии началась гражданская война, и я не смогла выехать. Кроме того, была запланирована поездка в Париж, к дирижеру Даниэлю Баренбойму, но и это пролетело мимо. Страшное всегда было невезение. Тем более, что мы были связаны с такой организацией, как Госконцерт. И нас считали периферией, провинцией.
— Цисана Бежановна, в каком возрасте вы запели?
— Мне было пять лет. Из моих близких никто не пел. Интересно, что папина сестра была замужем за итальянцем, носила итальянскую фамилию. Вот она была великолепная певица, и наверное, от нее ко мне перешел вокальный дар. Училась я у ассистентки замечательного певца и педагога Александра Инашвили — Гульнары Картвелишвили, Тенгиза Мушкудиани. Но и тогда все у меня складывалось не просто. Я была слишком скромной и долго не могла раскрыться. Я прошла огонь, воду и медные трубы, и мне никто не помогал. Я всего добилась благодаря своему голосу. Но, конечно, рассчитывала на большее. Во время одного из гастрольных турне по Германии в Мюнхене я спела Тоску. После спектакля ко мне зашли директора театров Базеля, Кельна, Берлина и Бонна и предложили спеть в «Трубадуре». Я не могла дать им согласие без разрешения «Госконцерта», но когда позвонила в Москву, мне в жесткой форме приказали завтра же вернуться в СССР, иначе грозились больше никогда не выпустить за рубеж. Помню, как интендант Парижской «Гранд-Опера» по окончании спектакля уговаривал меня остаться за рубежом: «У вас редчайшее сопрано, вы должны петь на больших сценах — Милан, Ковент-Гарден, Париж. Я помогу вам стать звездой мирового масштаба, если согласитесь поехать со мной в Париж. Я создам вам необыкновенные условия, чтобы ваш голос зазвучал во всем мире….»… Выходя из гримерной, он сказал: «Завтра утром, в шесть часов, во дворе гостиницы вас будет ждать машина, которая отвезет вас прямо в аэропорт. Я вас встречу, и мы вместе вылетим Париж…». Я могла стать миллионершей, мне обещали блестящую, звездную карьеру! Искушение остаться, конечно, было, но я не хотела неприятностей для своих близких. И отвергла предложение.
В 1985 году я отправилась на прием к известному партийному и государственному мужу Петру Демичеву. Он меня радушно, тепло принял, сказал, что много слышал обо мне. «Почему вы ни разу ко мне не пришли? – удивлялся он. — Другие ваши соотечественники приходят, просят, а вы ни разу ко мне не обратились!». Я ему объяснила, что у меня возникли сложности с Госконцертом. Герберт фон Караян хотел прослушать меня в партии Элеоноры в «Трубадуре» Верди. Меня искали, но…из Госконцерта сообщили, что я, дескать, не могу поехать, а вместо меня собирались послать Тамару Милашкину. Во время нашей встречи Демичев позвонил директору Госконцерта и распорядился, чтобы мне дали лучшие поездки, которые только возможны. Я отправилась в Госконцерт, где меня уже ждали. Спросили: «Куда вы хотите?». Я ответила: «Всюду!». «Ну и аппетит у вас!». — «Конечно, у меня большой аппетит, потому что я очень долго голодала!», — отпарировала я. Начались звонки с интересными предложениями. И вдруг прекратились. Вскоре выяснилось, что Демичева сняли. Скажите, разве это не судьба? Мне действительно просто хронически не везло! И все-таки спасибо Господу за все, что он мне дал!
— Самое дорогое ваше воспоминание?
— Все, что я пела, дома или за границей. Люблю все партии, которые исполняла.
— А ваша личная жизнь как сложилась?
— У меня был великолепный муж – талантливый художник, академик Академии наук Грузии, ректор Академии художеств Гоги Тотибадзе.
— Не хотелось написать воспоминания о своей жизни?
— Пусть лучше другие пишут. Я вообще человек нечестолюбивый и многое не рассказываю, чтобы меня не посчитали нескромной.
— Сохранили ли какие-нибудь контакты с российскими деятелями культуры?
— Увы, нет. Кстати, певица Галина Вишневская сказала однажды: «Пока я стою на этой сцене, Цисана Татишвили никогда не ступит на нее». Уже после ее отъезда из Советского Союза в Большом театре поставили «Аиду». Три премьерных спектакля на сцене Большого театра спела я – первый, второй и третий. Обо мне говорили: «Наша итальянка приехала!»
автор: Инна БЕЗИРГАНОВА