Он не ученый, не актер, не художник и не певец, а скромный, обыкновенный инженер, но у него особое звание – «старожил Верийского квартала», и интересный статус – «член братства верийцев» — Котэ Эбаноидзе.
Очень трудно оказалось добиться от Котэ подробной информации о себе. «В наше время, среди престижных профессий юриста и экономиста, моя, ничем не примечательная специальность инженера никого не интересует. Окончил 53-ю (бывшую 7-ю мужскую) школу, потом Политехнический институт, работал в тбилисском отделении всесоюзного военизированного института «Агрегат» заместителем начальника отдела; занимался спортом, играл в футбол за тбилисское «Динамо» и московское «Торпедо», объехал почти весь Советский Союз, от Владивостока до Мурманска, и всюду чувствовал себя как дома, но всю жизнь был и остаюсь верным своему верийскому кварталу, дому на улице Нико Николадзе. Обожаю внуков, ненавижу ложь и измену, и надеюсь, что вернутся утраченные моральные ценности», — так коротко и ясно изложил свою биографию Котэ.
По ходу беседы все же удалось уловить какие-то нюансы его характера и составить портрет немолодого, не утратившего обаяния и мужественности человека, безгранично влюбленного в свой город, болеющего за его настоящее и будущее и свято сохранившего в памяти воспоминания о друзьях-товарищах, колоритах Тбилиси. Предоставив Котэ свободу действия, я с интересом стала слушать грустные и веселые истории, представляющие визитную карточку всего района.
«Даже не знаю, как, с чего начать свой рассказ. Мы, дети послевоенных годов, многое повидали на своем веку — нужду, безотцовщину, репрессии 50-х, мартовские события 56-го года. Думал: я счастливчик, что не видел войну, а ведь, к несчастью, довелось стать свидетелем тбилисского противостояние в 90-е годы. Словом, прожил неспокойную жизнь, но все-таки благодатную, красивую пору детства и юности. Никогда не позволю себе упрекнуть судьбу. Меня часто спрашивают, не хочу ли я вернуться и начать все сначала? Нет, не хочу! Всему свое время, пока Бог дарует — буду жить дальше, а заново пережить смерть родителей, брата, потерю близких и друзей, видеть злобу, зависть, несправедливость — не желаю!»
Котэ рассказывал, попеременно чередуя ностальгические воспоминания с шутливыми историями. Чувствовалось, что ему доставляет наивысшее удовольствие возвращаться в далекие времена.
«Всему, что тогда происходило, есть свое объяснение, — ошибкам, мальчишеским шалостям, обычаям, справедливым и несправедливым решениям. Без причины ничего не бывает. Мы практически выросли на улице, и как сквозь призму воспринимали все, что видели и слышали, и очень рано поняли, что такое «хорошо», и что такое «плохо». Клянусь честью, ничего постыдного, злобного, мстительного не прилипло к нашим душам. Наоборот, именно тогда мы научились ценить настоящую дружбу, уважать старших, женщин, понимать чужое горе — в нашем классе лишь двое имели обоих родителей, остальные росли без отцов. Мы старались развивать в себе рыцарские качества. Боже упаси! Какая поножовщина, матерщина, оскорбления, национальная вражда — даже в мыслях этого не было.
В нашем доме жили два министра, секретарь ТК, бывший генерал НКВД, председатель Госплана, профессор — никто не интересовался их чинами и служебным положением, кто чей сын или отец, какой национальности — все были равны! Двери квартир оставались открытыми, запереть на замок считали неуважением и недоверием к соседям и мы, мальчишки, часто забегали к кому-нибудь, зная, что примут приветливо и угостят чем-то. Помню, когда в 50-х годах начались аресты, пришли за соседом и бесцеремонно выслали всю семью. Он оставил нам велосипед — большую роскошь по тем временам. Этот велосипед так и простоял много лет во дворе — никто не подошел к желанному подарку. Сегодня в моем доме из всех жильцов того времени остался я один. Не знаю, то ли это воспитание, привитое с детства, или результат традиций, власть дисциплины — но мы через всю сознательную жизнь пронесли самые высокие моральные качества, которых, ох, как не хватает нынешнему поколению».
Центром Верийского квартала считалась улица Белинского со всеми близлежащими переулками, улочками, тупиками. Местом сборища всех — от мала до велика — жителей этого крошечного «государства» был Верийский сад, где всегда царило доброжелательное настроение, господствовал веселый, содержательный, безобидный юмор и самыми высокими мерилами достоинства являлись благородство, честность и мужественность: «Как, дал слово и не сдержал?», «Обидел ребенка?», «Не помог другу?», «Оскорбил женщину?» — нет такому человеку прощения! Не существовало для провинившегося худшего наказания, чем отчуждение знакомых, не желавших здороваться с опозорившимся верийцем. Такой единой моралью, с честной, открытой душой жили ученый и политик, врач, спортсмен и директор, учитель и… вор. Никто не желал потерять уважение окружающих. Котэ рассказал, как получил от друзей крепкую взбучку за то, что прогулялся по кварталу со знакомой девушкой — сестрой товарища, — мол, не имел права компрометировать ее. «Ей Богу, ничего худого не помышлял, просто погуляли час-другой… но, таков был неписаный закон товарищества».
Утренние сеансы в кинотеатре по понедельникам и четвергам, когда менялась программа; занятия спортом и посещение всех, без исключения, спортивных соревнований; посиделки у кого-то из друзей, разбор ежедневных событий, песни под гитару, шутки, розыгрыши — было чем занять свободное время, тем более, что в те годы появились трофейные фильмы, запрещенные ранее зарубежные журналы и произведения иностранных классиков — Ремарка, Хемингуэя, популярным становился джаз. Посидеть в дружеской компании, довольствуясь нехитрой закуской — хлеб, сыр, зелень, вино, — не представляло труда. И сколько душевного тепла, радости, удовольствия приносили эти непритязательные времяпрепровождения, как согревали сердца.
«Мы придумали свою страну — без политических интриг, противостояний, подвохов, обманов, где близко к сердцу принимали боль любого человека и были соучастниками его радости; где жили верой, надеждой и любовью; где превалировали талант, честность, юмор, благодушие».
«Сололакцы», «плехановцы», «авлабарцы» — каждый считал свой район лучшим, гордился его историей, характерными особенностями. Когда Котэ стал перечислять имена верийцев старого и молодого поколения, вопрос, почему звание «вериец» считалось особо престижным, отпал сам собой: Резо и Лаша Табукашвили, Шота и Нодар Манагадзе, Ладо Месхишвили, Давид Кипиани, Гурам Сагарадзе, Давид Квачадзе, Картлос Касрадзе, Омар Дурмишидзе, Жанри Кашия, Ниаз Диасамидзе, Гия Перадзе, Гия Лежава, Дато Эбаноидзе, Вахо Цхададзе, Темур Маргвелашвили, Гела Лежава, Авто Варази, Каха Коридзе… невозможно перечислить всех, кто даже если не стал впоследствии известной личностью, то колоритной фигурой Тбилиси остался навсегда. Безобидные проделки, шутки, анекдотические ситуации были неотъемлемой частью постоянных встреч парней Верийского квартала. Котэ вспоминал истории, придумать которые мог только человек с необыкновенной фантазией и чувством юмора.
«Мастером выдумки был Гия Перадзе. В фильме нашего друга Димы Батиашвили «Несерьезный человек» некоторые фразы и эпизоды придуманы Гией. О Ниязе Диасамидзе по сей день ходят легенды. Однажды встретил его рано утром — собаку прогуливал. У меня голова гудит с похмелья, в кармане всего 5 рублей — опохмелиться. Нияз вызвался помочь. Неподалеку стоял дорожный каток, около которого что-то «колдовал» дядя Ваня — рабочий. Нияз отдал ему мои последние деньги и взял «напрокат» каток. Сели, покатили к Авто Варази, вызвали его, полусонного, и загремели в ресторанчик в саду «Самая». По дороге весь хмель из головы вышел. А в «Самая» засиделись допоздна. Спросите, на какие же деньги ели-пили? На доверии и честном слове, которые ценились превыше всего и для выполнения обещанного не требовались юридически заверенные документы, договоры, расписки. И еще существовал обычай посылать с соседнего стола три бутылки вина любому знакомому, а так как на Вере знакомых насчитывалось в неограниченном количестве, то вина и закуски хватало до утра. Историю с катком я рассказал Картлосу Касрадзе, а тот через какое-то время озвучил ее на сцене, как приключившееся с ним лично. Мне, в оправдание за плагиат, заявил: «Дорогой, ты зарплату получаешь, я на жизнь такими шутками зарабатываю. Подари, жалко, что ли?» Я и «подарил», не обижать же друга».
Воспоминаниям Котэ не было конца, они словно открывали страницу за страницей в старой книге «Сказки Верийского квартала». Вспомнил, как с утра до вечера гоняли мяч на улице, не опасаясь потока машин, которые проезжали изредка — раз-два и обчелся, и так медленно, что ребята успевали зацепиться за борт и прокатиться. Особенно ждали, когда появится груженный фруктами и овощами грузовик, направляющийся к старому верийскому базару, чтобы залезть в кузов, полакомиться и спрыгнуть на ходу. «Однажды я залез, а там бидоны стоят. Сразу засунул поглубже руку — проверить содержимое. Оказалось — мед. Когда соскочил, меня со всех сторон обступили ребята и облизали всю руку».
Котэ напомнил, что лет 20 назад актер Гия Лежава написал цикл воспоминаний о верийцах — ушедших и здравствующих, который печатался в газете «Асавал-Дасавали». Мне удалось найти газету и посмотреть на их фото. «Мои верийцы» — так назывались эти воспоминания, заканчивающиеся теплыми, душевными строками стихотворения «Благословляя пылким сердцем, представил вам моих верийцев. Пусть благоденствует Тбилиси, его рассвет, вечерняя заря, проспект родной наш Руставели, Рике, Дигоми, Сололаки, Мтацминда, Вера, Авлабар, как детства сон и юности прекрасной, как сказка вечная моя».
«Я так и остался в прошлом веке — со своими причудами, — признается Котэ, — даже песни той, допотопной давности, люблю слушать и не стыжусь своих слез, вспоминая прошлое. Считаю себя частью и рабом тех традиций, которые еще сохранились в нашем сознании. Я уже говорил, что мы выросли почти на улице, но, поверьте, даже не заикались о наркотиках, более того, за версту обходили наркологический диспансер, расположенный на спуске Элбакидзе, — настолько неприемлемым и постыдным было близко подходить к этому зданию. Когда в Тбилиси произошло одно нашумевшее убийство, весь город возмущался позорным поступком, не подобающим настоящему мужчине и не подлежащим никакому оправданию. Факт применения оружия для разборки, даже если конфликт был вызван самой недостойной причиной — ругательством в адрес матери, считался из ряда вон выходящим. Сегодня собственную мать грязью поливают и хоть бы что».
В Тбилиси найдется немало людей, которые близко к сердцу примут душевное состояние и эмоциональный рассказ Котэ Эбаноидзе. Ностальгия по прошлому — это не его каприз, навязчивая мысль и не принуждение считаться с его мнением. Просто захотелось человеку разоткровенничаться, отвести душу, немного пофилософствовать: жизнь течет по установленным не нами правилам и приходится приноравливаться к течению, но не следует забывать, что каждая река имеет начало — маленький родничок, который, преодолевая любые препятствия, стремится к широкому водному простору. Человек, плывя по руслу жизненной реки, не может не вспоминать об источниках и ручейках, наполнявших его жизнь. Поэтому ничего удивительного, что люди, подобные Котэ Эбаноидзе, всегда будут помнить мелодии своих улиц, кварталов, городов.
Додо АХВЛЕДИАНИ