— Автандил, чем принципиально отличается ваш спектакль от оригинала – романа Берджесса?
— По сути, ничем. Он отличается по форме, по каким-то другим параметрам. В спектакле я говорю о том же, о чем говорил Берджесс, – как общество промывает мозги личностям и делает из них «типов», служащих интересам власти. Об этом произведение Берджесса, и наш спектакль тоже. Естественно, моя постановка не повторяет каких-либо находок гениального Стэнли Кубрика. У меня свой спектакль, у Кубрика свой фильм. Последние несколько лет я беру какие-то известные произведения и переделываю их, делаю их своими спектаклями. Могу сказать, что мои спектакли – авторские. Автор оригинала дает мне повод для размышленийна ту же тему.
— Почему именно сегодня ваш выбор пал на «Заводной апельсин» 4 одно из культовых произведений 60-х, эпохи «рассерженной молодежи»? Откуда возникли аллюзии?
— Уже лет десять я собирался поставить свой спектакль по этому роману. То, что происходило в Грузии в 90-е годы, имело место в Англии в 60-е, когда появились хиппи. Я имею в виду насилие над личностью. Мне кажется, в 90-е годы у нас произошло то же самое. Аллюзии возникают, когда тыначинаешь задумываться над тем, отчего происходит то или иное явление. Почему мы встречаем сегодня абсолютно обезличенных людей с дебильными мыслями, идеями? Почему это — тотальное явление? Ведь эти люди занимают какие-то важные места в обще период, создают сегодняшнюю проблему нашего общества.
— Эксперимент над вашим героем проводят люди, говорящие на русском и английском языках…
— Это тоже политические аллюзии. В те годы Грузия стала полем битвы для многих стран. Попала в зону интересов многих течений. Запад и Восток – все захотели овладеть этой страной и провести над ней эксперимент! И хаос, который был в те годы, не должен повториться. Мы должны знать и помнить, во что может перерасти хаос, к чему он может привести. Когда кто-то кого-то грабит, насилует и убивает, то это не просто хаос – рождается новый тип человека! Мне кажется, я все-таки прав в своем мнении: именно в 90-е годы сформировался новый тип человека, который мешаетнам сегодня жить.
— Видимо, это самая болезненная для вас сегодня проблема. Ведь вы затрагиваете ее даже в таком веселом своем спектакле, как «Прекрасная грузинка» Гольдони.
— Естественно, меня беспокоит то, чем болеет сегодня общество. Я — социальный режиссер. Не хочу называть себя политическим режиссером. Я создаю не политический театр – это, скорее, социально-политический, даже философский театр. Меня интересуют эти темы, потому что я кровно связан с ними. Я ощущаю это каждую секунду, и мне все труднее жить, сознавая, что мы ничего не делаем для того, чтобы изменить ситуацию. Если вы видите эту тему моих спектаклей, я очень рад. Хочу, чтобы и другие видели. Хотя бы задумались об этом. Театр не может выдавать рецепты – он может только ставить вопросы.
— Вы – ученик Стуруа. Чему вы научились у него прежде всего?
— У Стуруа карнавально-эстетический, метафорический театр. А я делаю более жесткий театр на нерве — более психологический. Но Стуруа научил меня одному, в стве. И когда я задумался об этом, то пришел к выводу, что именно в 90-е годы был заложен фундамент сегодняшнего идиотизма. Об этом мне и захотелось поговорить. Я не имею в виду всеобщий заговор против моей страны, но мне кажется, что зло, породившее 90-е годы, и какие-то странные люди, которые родились в этот чем мы, безусловно, схожи, и мои ученики в этом будут похожи на меня. В том, что спектакль нужно сочинять, а не просто ставить пьесу. Чтобы он трогал публику. Чтобы все время ощущать пульс зрительного зала. Вот это самое главное, чему я научился у Стуруа!
— Да, в ваших спектаклях всегда высокий градус напряжения, и музыка в немалой степени способствует этому.
— Музыка у меня – действующее лицо. Я никогда не обращаюсь к музыке только для создания атмосферы. Я ведь даже не начинаю репетиции, пока не найду музыкального решения. Для меня она камертон, по которому все и выстраивается. Поэтому, когда я знакомлюсь с пьесой, и у меня рождается замысел будущей постановки, начинается второй этап – поиск музыки. И только потом я выхожу к актерам. Это вот один из моих секретов.
— К тому же ваши спектакли абсолютно адресны — они для молодежи. Тема «распятого поколения» в «Заводном апельсине» должна быть им близка.
— Да, это их тема. Она трогает сегодняшних молодых. Потому что если подобное не произошло с ними, то с их отцами или, условно говоря, с соседом – обязатель-но! Думаю, любой нормальный человек, который придет на наш спектакль, найдет в нем свою тему. Мне кажется, я поставил очень грузинский спектакль. Не в плане национальном, а в плане затронутых проблем.
— Невеселая перспектива вырисовывается однако…
— Да, наш спектакль явно невеселый! Мне кажется, в нем даже слышны апокалипсические мотивы. Да, у меня такой настрой. Я же сказал, что это авторский театр! Автор имеет право быть иногда пессимистом. Я именно так смотрю на сегодняшнюю ситуацию. Ведь это именно мое поколение! 90-е годы забрали самое лучшее, что могло быть у моего поколения. Когда тебе 35, тогда и начинается жизнь. Нормальная, зрелая. Когда ты начинаешь по-настоящему работать, творить. И именно в этот период нам пришлось выживать, скрываться, опасаться выстрела, того, что все может обрушиться в один миг. Конечно, эта эпоха забрала лучшие годы. Потому я и называю мое поколение «распятым». И об этом мне хотелось поговорить. Естественно,это спектакль и обо мне тоже. Я многое потерял. Думаю, что успел бы сделать больше, если бы не эти страшные годы в моей стране.
— А может, наоборот? Сегодня это питает ваше творчество!
— Не знаю, насколько это «наоборот». К сожалению, у меня никогда не было спокойного периода. Иногда спрашивают: что бы я делал, если бы все время жил спокойно? Спокойно никогда не бывает. Поэтому я даже не знаю, как бы я жил, если бы сложилась идеальная ситуация. Не знаю, каким бы режиссером я стал тогда. Знаю, какой я режиссер сейчас, когда я все это пережил и продолжаю переживать. — Вы продолжите эту тему? — Я не думаю, что нужно постоянно обращаться к ней. Собираюсь поставить сейчас сатирическую комедию – спектакль под названием «Очень большая идиотократия».